6 ноября 1949 года в квартиру на Фонтанке, 34, где Ахматова жила с сыном Львом, явился следователь с ордером на арест сына. А «заодно» сделал обыск и в комнате матери. Когда она очнулась, Ахматова была так потрясена этим, что, хотя следователь почти ничего и не унес с собой, вскоре после его отбытия устроила «самосожжение». Такого не знала русская литература со времен Гоголя. В печи с трудом горели фотографии любимых, черновики старых стихов и наброски новых, совершенно «невинные» письма Н. В. Недоброво, автобиографическая и пушкиноведческая проза и целые альбомы со стихами.
Она тогда чудом осталась жива. Для того чтобы «как Феникс из пепла // В эфире восстать голубом», надо было прожить еще десять лет – классический лагерный срок. Но она была «вольной» – в лагере томился сын. На этот раз – за нее, – за отца он отсидел еще в тридцатых. ей необходимо было выжить - хотя бы для того, чтобы выручить из беды единственного сына. Может быть, на этот раз ее спас Пушкин. Вместо сожженных работ о «первом поэте» Ахматова пишет новые, где по-новому решает вопрос о достоинстве поэта и о «тайной свободе» поэта.
Стратегический замысел цикла «Слава миру» Ахматовой заключался в том, чтобы предупредить беду, отвести ее от близких. Первые стихи, входящие в этот цикл, написаны еще до ареста Льва Николаевича. Так, стихотворение «Падение Берлина» в автографе датируется октябрем 1949 года. Когда же непоправимое свершилось, и Лев Николаевич оказался невольным заложником матери, у нее просто не осталось иных средство, чтобы попытаться выручить сына из неволи.
В этих экстремальных условиях Ахматовой начинает казаться, что стихи не столько цель, сколько средство. Действительно, в те жестокие времена даже стихи превращались в средство уничтожения людей. Она прекрасно помнила, какую цепь арестов вызвало чтение Мандельштамом его эпиграммы на Сталина (одобрение Львом этих стихов было одной из причин его первого ареста). Поэтому и летели стихи в огонь, что из-за них хватали и арестовывали ни в чем, кроме любви к поэзии, не повинных людей. Такие стихи казались Ахматовой не только не нужными, но и опасными, несущими с собой зло. Ей почудилось, что в качестве спасительного средства нужны совсем другие стихи.
Повод напрашивался сам – приближалась «славная» дата – 70-летие И. В. Сталина, нашлись и подсказчики, и советчики из числа профессиональных умельцев. Но главное, повторяю, было в позиции самой Ахматовой, впервые в жизни решившейся действовать по методу – «цель оправдывает средства». К тому же, ее отношение к Сталину тогда было, видимо, далеко не однозначным. Да, конечно, «палач», «падишах», «самозванец» –всеми этими словами, за каждое из которых запросто можно было поплатиться жизнью, она его уже наградила. Но она помнила, конечно, и о своем первом письме Сталину в 1935 году, после которого и сын, и Н. Пунин были освобождены как по мановению волшебной палочки. Не могла не помнить и о сталинской заботе о ней в 1939 году, благодаря которой ее снова стали печатать. Личной воле Сталина приписывала она и чудесное спасение ее из осажденного Ленинграда, где непременно погибла бы... И вот теперь, уже после того, как в одном из апрельских номеров журнала «Огонек» были напечатаны первые стихи из цикла «Слава миру» и среди них два, откровенно славословящие Сталина, Ахматова обращается к нему с письмом, в котором сдержанно молит только о сыне, ни слова не говоря о собственном раскаянии. О себе как о поэте – ни звука, подразумевается, что это все и так известно и ей, и ему, и говорить об этом не следует: